Приоткрытые грани мира узрев лишь единожды не уйти
Очередная миниатюрка без особого смысла.
Свобода.
Свобода не достижима. Она как небо для птицы. рождённой в клетке. Можно стремиться разбить прутья, сломать клетку, вот только выбравшись из одной, ты оказываешься в следующей, ещё более прочной. Сражаешься, рвёшься к небу, в кровь ломая кости, мечты, калеча тело и рассудок о стальные прутья. Ломаешь, крушишь и рвёшься наружу. А потом падают осколки последней, самой страшной и несокрушимой клетки, и ты выползаешь в небо, в свободу... и оказывается, что ветер не может удержать твои неразвитые крылья, твои израненные перья не могут поймать поток. Свобода не достижима, потому что достигнувший её слишком слаб, слишком изранен. И остаётся лишь ползти в свою маленькую клетку с твёрдым полом и надёжными прутьями, что защищают от ветра, и сквозь которые можно видеть такое желанное небо. И тогда только понимаешь, что это тоже свобода, свобода от борьбы, от потребности и необходимости ломать клетки, ломать себя. Можно просто лежать, распластав по постилке изломанные и изодранные крылья, и смотреть в небо. Это свобода падших душ, просто принятие и покой. Когда в борьбе теряешь всё, даже себя, когда ломаешь последнюю кость и захлёбываешься последней каплей крови, то желать можешь лишь клетки, которая защитит и поддержит. Тем, у кого ещё целы крылья, чьи сердца бьются о целые рёбра, не понять этой жажды покоя, они могут лишь презирать смирившихся с пленом слабаков. Но этим слабакам уже всё равно, их огонь выгорел, оставив только пепел, они уже никуда не спешат.
Свобода.
Свобода не достижима. Она как небо для птицы. рождённой в клетке. Можно стремиться разбить прутья, сломать клетку, вот только выбравшись из одной, ты оказываешься в следующей, ещё более прочной. Сражаешься, рвёшься к небу, в кровь ломая кости, мечты, калеча тело и рассудок о стальные прутья. Ломаешь, крушишь и рвёшься наружу. А потом падают осколки последней, самой страшной и несокрушимой клетки, и ты выползаешь в небо, в свободу... и оказывается, что ветер не может удержать твои неразвитые крылья, твои израненные перья не могут поймать поток. Свобода не достижима, потому что достигнувший её слишком слаб, слишком изранен. И остаётся лишь ползти в свою маленькую клетку с твёрдым полом и надёжными прутьями, что защищают от ветра, и сквозь которые можно видеть такое желанное небо. И тогда только понимаешь, что это тоже свобода, свобода от борьбы, от потребности и необходимости ломать клетки, ломать себя. Можно просто лежать, распластав по постилке изломанные и изодранные крылья, и смотреть в небо. Это свобода падших душ, просто принятие и покой. Когда в борьбе теряешь всё, даже себя, когда ломаешь последнюю кость и захлёбываешься последней каплей крови, то желать можешь лишь клетки, которая защитит и поддержит. Тем, у кого ещё целы крылья, чьи сердца бьются о целые рёбра, не понять этой жажды покоя, они могут лишь презирать смирившихся с пленом слабаков. Но этим слабакам уже всё равно, их огонь выгорел, оставив только пепел, они уже никуда не спешат.